Правда, опыт был малоприятный.

Но, мысленно с глубочайшей благодарностью поклонившись Уильяму Блейку, я вернулся к своей книге и дописал ее.

Удивительно, как это я не вспомнил, что из такого же затруднительного положения в самом начале работы над трилогией (когда я понял, что окончательно и бесповоротно ввязался в сочинение фэнтези — жанра, который я не люблю и не одобряю), меня спас Мильтон. Я невысокого мнения о фэнтези потому, что авторы произведений в этом жанре, как правило, не интересуются человеческой психологией, тогда как для меня психология — это самое главное в художественной литературе. Но потом до меня дошло, что «Потерянный рай» — моя самая любимая поэма, которой я искренне восхищаюсь, — это тоже своего рода фэнтези, и что ангелы — это не просто такие высокие люди с крыльями, а еще и эмблемы психологических состояний. И я снова почувствовал себя свободным и понял, что смело могу работать дальше со своими деймонами, говорящими медведями, альтернативными мирами и так далее. Понял, что я могу использовать аппарат фэнтези, чтобы с его помощью рассказать правдивую (на мой взгляд) историю и поведать о том, почему быть человеком так интересно.

Тогда мне открыл на это глаза Мильтон, а теперь Блейк показал мне, что я вовсе не обязан ходить на цыпочках вокруг чьей-то чужой системы, стараясь ничего не нарушить и не нашуметь. Я имею полное право расположить вещи так, как того требует моя собственная история, — потому что я творю свою систему.

Какое же это было облегчение! Думаю, я испытал примерно то же, что чувствовал освобожденный раб из «Америки» Блейка:

Ну, что-то в этом роде.

Но ловушка, в которую я угодил и из которой спасся, поставила передо мной два вопроса. Сейчас я хочу обсудить их и посмотреть, удастся ли мне прийти к какому-то выводу.

Вот первый вопрос: что такое система?

А вот второй: неужели существует только два возможных подхода к системам? Или ты создаешь их сам или становишься рабом чужих систем?

Есть еще и третий вопрос, но о нем я скажу позже.

Итак, во-первых: что мы подразумеваем под системой? Одно важное и очевидное значение этого слова в контексте нашей беседы — «религия». Например, назвать себя христианином — значит объявить о своей приверженности определенной системе, причем весьма плодовитой. Христианская религия — единственная религия, о которой я что-то знаю, — предложила людям такую систему (то есть связное описание того, что представляет собой Вселенная и какое место в ней мы занимаем), которая легла в основу нашего культурного наследия. Мы обязаны ей очень многим, в том числе не в последнюю очередь и «Потерянным раем» Мильтона. Принято считать, что быть христианином — значит верить в определенные вещи и вести себя определенным образом. Но в наши дни уже не так просто с уверенностью сказать, что это за вещи: система, на приверженность которой могут одновременно претендовать и преподобный Дон Кьюпитт, и преподобный Джерри Фалуэлл[80], очевидно, чересчур вместительна. Кроме того, христианство (возможно, в большей степени, чем любая другая религия) склонно размножаться делением, подобно беспозвоночным. Каждая секта порождает новые и новые секты, и чем теснее они связаны друг с другом, тем сильнее друг друга ненавидят. Но это неважно; просто некоторым людям исключительно приятно сознавать, что они принадлежат к единственной истинной вере — к каким-нибудь, например, Реформированным независимым исключительным баптистам или к Избранным блаженным детям Божьим седьмого дня. А все остальные попадут в ад.

Еще одно возможное значение слова «система» — это «теория». Например, вы чувствуете, что вас поработила психоаналитическая теория, требующая толковать все явления через призму младенческой сексуальности и эдипова комплекса. Но вы разрываете оковы и создаете собственную систему — такую, в которой есть место и коллективному бессознательному, и архетипам, и алхимическим образам, и восточной религии. В этой новой системе вы чувствуете себя свободно; она хорошо соответствует образу вашего мышления, наклонностям вашего воображения и особенностям характера; она ни в чем вас не стесняет и не ограничивает. Иными словами, вы — Юнг, освободившийся от влияния Фрейда, и ваша система — это новая теория психологии.

С таким же успехом ваша система может принять и политическую форму. Оглядываясь по сторонам в поисках ответа на вопрос, откуда берется вся эта несправедливость и жестокость, которой даже не замечают большинство ваших сограждан, вы открываете для себя теорию феминизма. Ну наконец-то! Сотни вещей, причины и взаимосвязи которых до сих пор оставались пугающе непонятными, внезапно соединяются в кристально ясную структуру. Все встает на свои места — от самого, казалось бы, невинного неодобрительного высказывания со стороны отца и до крайних проявлений тирании и деспотизма. Или, например, вы открываете для себя учение Маркса — в точности с тем же результатом. Открытия такого рода — пример того, как можно найти чужую систему, в которой вы почувствуете себя как дома. Она не поработит вас; напротив, вы, подобно многим, сможете сказать, что впервые ощутили вкус свободы, только после того, как нашли эту систему, а рабами объявите тех, кто к ней еще не приобщился и прозябает в невежестве за ее пределами, во тьме внешней.

Еще одно возможное толкование слова «система» — это «мифология», то есть комплекс историй о персонажах наподобие Яхве, Зевса, гиганта Альбиона или Иисуса Христа. Мифология повествует о сотворении мира и о появлении первых людей в мире, созданном не нами. Я не знаю ни одной мифологической системы, в которой бы утверждалось, что Вселенная создана людьми. Мы, люди, всегда приходим на готовенькое, и нашим отношением к месту, в котором мы очутились, отчасти определяется эмоциональный тон всей мифологии — трагический, оптимистический, драматический и так далее. Иногда нас изображают мятежными детьми великого творца, иногда — детьми творца вторичного, взбунтовавшегося против первосоздателя (таков, например, миф о первых людях, созданных Прометеем); но, так или иначе, наше присутствие определенным образом влияет на историю. Мы — часть происходящего; мы чувствуем, что у всего этого есть какой-то смысл, даже если не вполне его понимаем.

Именно такую систему и представляет собой мифология Блейка — бесконечно сложная, достаточно богатая, чтобы выдержать самые разные интерпретации, и полная грандиозных фигур, которые то и дело возникают невесть откуда в клубах дыма и языках пламени, чтобы излить мятежную ярость в неистовом вопле и снова без следа кануть во тьму. Чем эта система замечательна с точки зрения сочувственно настроенного читателя? Тем, что сам Блейк прекрасно представляет себе все сложные и запутанные отношения между Лосом и Уризеном или Ринтрой и Паламаброном, даже если для нас они остаются не вполне ясными. Это не та ситуация, когда видишь за окном нарисованный пейзаж и подозреваешь, что стоит отойти на шаг в сторону, как в поле зрения окажется рама, а за ней — голая стена. Нет, это все равно что смотреть в окно на самый настоящий пейзаж: на сколько шагов ты ни отступил бы в ту или иную сторону, перед тобой будут открываться все новые виды. Те части, которые мы не видим, те вещи, которых мы не понимаем, просто находятся за пределами нашего поля зрения. Но они существуют и находятся в правильных отношениях со всем остальным; дело лишь в том, что разглядеть их не так-то легко. Иными словами, система Блейка — настоящая система, а вовсе не случайный бред безумца, каковым она казалась некоторым из его первых читателей.